Багина Мария, Дудник Татьяна. Театральные опыты. История любви. Челябинск-Арт-1

Театральные опыты: истории любви

Первый день фестиваля. Сразу отличаешь в толпе приезжих столичных людей от провинциальных: те, первые – одно большое лицо, демонстрируемое каждую минуту.
Вот Владимир Михельсон, театр «Особняк».

«Кто этот импозантный мужчина?» – спрашивают меня. Михельсон себя оправдает: более яркого и активного человека на обсуждениях не было. «Саратовские мы»,– подходит ко мне ИвИв, как потом назовут Ивана Верховых, с потрясающей смесью робости, самоиронии и достоинства. Кто бы знал, что этот человек станет к концу фестиваля самым цитируемым «классиком» современности!

Володя Дель, наш старый знакомый, снова привез своего обаятельного сына; «историк театра “Манекен”» Алексей Петрович Шульпин; математик и переводчик пьесы, идущей в репертуаре «Манекена», Евгений Венедиктович Вишневский...

И много-много-много лиц совсем незнакомых – юных, морщинистых, голубо-каре-зелено-сероглазых, бородатых и усатых, очкастых и не очень... Через пару дней будет казаться, что знали мы друг друга лет сто. Днем – работа: просмотр двух-трех спектаклей, обсуждение вечером, ночью – бесконечные кулуарные разговоры об искусстве, театре и о любви. Никуда от нее, видимо, не деться: состояние легкой влюбленности витало над фестивалем, начиная со второго дня и до сих пор, кажется, не у всех улеглось.

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ: САРАТОВСКИЕ СТРАДАНИЯ
«ПОЧЕМУ Я ЛУЧШЕ ВСЕХ?»

Шел второй фестивальный день. Театр АТХ (г. Саратов) на старой сцене театра «Манекен» давал спектакль «Почему я лучше всех?» по произведениям Даниила Хармса. После Владимир Дель (режиссер театра «Предел», г. Скопин) сказал: «Судя по спектаклю, этому человеку (И. И. Верховых – Ред.) есть что сказать и о любви, и о смерти, и об искусстве». Вот в чем парадокс: все зрители много смеются, и только потом, поразмыслив, начинают понимать, насколько страшен и крив мир, представленный нам. Спектакль-крик, спектакль-отчаяние – разве такие определения были возможны в процессе просмотра? Миниатюра о чулках («Помеха»), где актер Виталий Скородумов проделывает невероятные вещи пальцами ног,– безумно смешная; монологи Даниила Хармса – Ивана Ивановича Верховых – о том, что он почему-то всегда лучше всех,– а как это говорилось, с какой неподражаемой интонацией,– потрясающе смешно! А спектакль – страшный, спектакль о смерти, о несвободе.

Моментов, когда вдруг что-то защемит в сердце,– немало, особенно когда актеры начинают петь – у многих консерваторское образование. И все равно остается ощущение светлое, чуть-чуть грустное. Это те же слезы, что в «Долгом счастливом Рождестве» «Манекена» – смерть рядом, но мы пока еще живы, и мы должны продолжать жить, несмотря на холодное присутствие смерти.

Мотивы жизни рядом со смертью, отношение человека и времени, взаимоотношение этих трех неуловимых понятий – вот, пожалуй, что являлось главной связующей нитью фестивальных спектаклей.

В произведениях Хармса много социального, сиюминутного, однако преломленного его творческим сознанием. Мир становится странным, подчас просто безобразным, однако не безобразным. Сквозь непрерывную череду нелепиц вдруг начинаешь различать реальную бытовую ситуацию, увиденную отстраненно и остраненно; реальная картинка становится и символичной, и образной, и обобщающей, и действительно достоверной, и узнаваемой до самой мелкой детали быта. Одиночество и несвобода, ГУЛАГ, люди-монстры в кожаных плащах с ушами-локаторами – они страшны не видом, а отсутствием в них чего бы то ни было человеческого: сопротивление бессмысленно...
Хармс писал о своем времени. Режиссер поставил Хармса в 90-е годы, в конце века. Все те же вещи, те же понятия. Только социальный пласт переносится в экзистенциальный. Ощущение ответственности за себя, за людей, за общество в целом, ощущение этого груза; и чувство бесконечного одиночества, окруженного любимыми людьми, друзьями, доброжелателями, но все-таки одиночества. И, как следствие,– стоицизм, ощущение креста на плечах: «Так надо, и так будет всегда». Жизнь конца века в России, может, не слишком изменилась в отношении этих двух понятий. Об этом спектакль «Почему я лучше всех?». О том, что мало что меняется на самом деле.

Все привыкли, что Хармс – странный писатель, и пишет он алогичные, непонятные, непривычные, с обыденной точки зрения, произведения. На спектакле вдруг возникло ощущение, что актеры каким-то чудесным образом поместили зрителя во внутренний мир, в голову, в самый мозг Хармса. Мне показалось, что я начала понимать его, более того – чувствовать. Хармс достаточно долго казался мне «холодным» писателем, что называется, «от головы». Я плакала и смеялась. Я поняла, о чем писал этот человек, о чем думал, чего боялся. Спектакль балансирует на какой-то грани между абсурдом и бытом, между смешным и жутким, между светлым и трагичным. Актеры шаг за шагом, от миниатюры к миниатюре погружают нас в стихию хармсовского мироощущения. Иногда даже становилось страшно: насколько глубоко они способны проникнуть? Образы, родившиеся в писательском мозгу, трансформировались в персонажей ярких и чудовищных. Странные люди в дурацких одеждах, несущих на себе отпечаток и конкретного хармсовского времени, и вневременья. кривая пластика, достигающая своего апогея в миниатюре о чулках; да что уж там, каждая миниатюра – маленький пластический шедевр: текст обыгрывается виртуозно и детально. Зрителя погружают в атмосферу звукозаписи Хармса. Читаются стихотворения, и как! Похрипывания, повизгивания, посапывания, шелестения, пение.

Интонация спектакля – вопль юродивого. В традиции древнерусской смеховой культуры по-настоящему свободными людьми считались только сумасшедшие, шуты, юродивые, чей статус и душевное здоровье снимали всякую ответственность за любое высказывание. Хармс живописует мир с позиции внутренне свободного сумасшедшего человека, не вписывающегося в условности реального мира и наблюдающего его со стороны, без скидок, называя вещи своими именами. Смешно – потому что шутовство, страшно – потому что шут – юродивый, и его откровения есть последняя истина.

Мария БАГИНА


АКАДЕМИЯ ТЕАТРАЛЬНЫХ ХУДОЖЕСТВ

«За что Вас так любят молодые журналисты, Иван Иванович?» – с этим вопросом подсела к нашей маленькой творческой компании Ирина Духина. Не знаю, о чем задумался выпускник Щукинского училища, один из создателей и бессменный руководитель Саратовского театра АТХ «серьезный человек» Иван Иванович Верховых, но внятного ответа на поставленный вопрос заинтересованные лица так и не получили.
И в самом деле, за что мы Вас так любим, Иван Иванович?

...Я не видела их легендарного хармсовского спектакля, и поэтому Академия Театральных Художеств (какой шутник это придумал?) представляется мне похожим на своего «хозяина». Абсолютно естественен: в нем нет ничего наносного, рассчитанного специально на зрителя, приберегаемого ко времени. Вне суеты: это проявляется даже в манере говорить – певучая размеренная речь волжан совсем не похожа на несколько сумбурный говор уральцев. Чертовски умен: в репертуаре театра – Хармс, Бродский, Казаков и другие очень непростые авторы. Расположен к общению.

«Академики» ставят спектакли, выезжают на гастроли и фестивали, получают награды и звания и... путешествуют по сценическим площадкам родного города. За 12 лет существования театра ими освоено 19 помещений. Особенно плодотворным для АТХ оказался период их пребывания в Доме архитектора, где за три года было поставлено девять спектаклей. Необычность сценической площадки (вместо задника – стеклянная витрина) служила дополнительным стимулом к творчеству. Сцена была расширена за счет живописной старой улочки: участниками спектаклей вольно-невольно становились случайные прохожие, возникала масса ситуаций, требующих от актеров импровизации, на стыке жизни и театра в знакомом сценическом тексте открывались новые смыслы. Но «как только начиналась нормальная творческая жизнь, нас тут же выгоняли,– вспоминает Иван Иванович.– Пришло новое начальство, нам сказали: «Все знают, что здесь театр, но никто не помнит, что это – Дом архитектора”».

В репертуаре АТХ есть один загадочный спектакль. Имя автора – Иван Низовцев – вам, вероятно, ни о чем не скажет. Мысль, заложенная в названии («А жить-то на что, Иван Иванович?»), большинству близка и понятна. Жанр («бесплатная комедия») определен верно. Вы еще не догадались, в чем тут, собственно, дело? Этот спектакль – мистификация. Он существует только на бумаге да в афише театра. Традиционно 1 -го апреля, 29 февраля (за исключением високосных лет) и 31 числа любого месяца, если, согласно календарю, в нем всего 30 дней. Саратовцев, желающих попасть на этот спектакль, ждет обычное «все билеты проданы», самых настойчивых – «приходите завтра». По словам некоторых постоянных зрителей, они этот спектакль видели. Говорят, что хороший.

«Академики» принципиально не идут на компромиссы, игнорируя чиновные советы: «один спектакль ставьте для кассы, другой – для себя, для души». Сегодня у них опять нет дома: последний раз АТХ прикрыли пожарники. Полгода простоя, отсутствие видимых перспектив – всё это не может не сказываться на творческом самочувствии. «Отдушина» – фестивали и гастроли. В Челябинске «мы так подружились со всеми, что просто больно расставаться; думаю, будем плакать, когда придется уезжать отсюда,– говорит Иван Иванович.– Здесь мы почувствовали себя так, как будто мы в своем собственном доме. Теперь его насильственно приходится покидать. Но тут уж ничего не поделаешь».

ИВАН ИВАНОВИЧ

Меня волнует тема внутренней эмиграции, способа выжить в этом мире, в этом времени; и построение иного мира, другого, не похожего на тот, в котором мы существуем.

– Какой путь развития театра представляется Вам наиболее перспективным?

– Соединение русского психологического театра и театра импровизационного, в котором как-то будут задействованы зрители и каждый раз на спектакле действительно будет рождаться нечто новое, – вот, наверное, перспектива. Уже сегодня – с наступлением капитализма – количество зрителей сокращается, очень скоро театрам придется ориентироваться только на узкий круг людей, которые будут приходить на один спектакль много раз, всякий раз как на новый.
Сегодня появляется соответствующая этим задачам драматургия. Евгений Гришковец что-то наметил в этом направлении. Он делает пьесу так, что в ней есть масса зон для импровизации. И это не просто импровизация, где текст-то один и тот же, а актеры его по-разному играют; в его пьесы можно вставить свой текст, пойти в другую сторону, а потом снова вернуться к тексту автора...
Мне нравится ассоциативный театр. Поэтому в АТХ так много инсценировок.

– В чем состоит роль режиссера в импровизационном театре?

– Нужно дождаться момента, когда всё само придет, когда «диктовать» будет автор, а дальше идет импровизация. В общем-то, у нас нет разделения на собственно жизнь и театр. Я стремлюсь, чтобы этой границы не существовало. Важно найти сильную исходную точку, от которой можно будет в работе оттолкнуться. А что там произойдет дальше... Думаю, интересно, когда актеры не знают, чем всё закончится. Подготовка спектакля все-таки важнее, чем результат, тем более что искусство наше абсолютно эфемерное. Для меня главное, чтобы у каждого актера постоянно шел процесс развития, а каков будет при этом художественный результат – не так важно.

Это наблюдение принадлежит Владимиру Михельсону, режиссеру театра «Особняк»: «Все актеры саратовского театра – красивые люди. Я второй раз вижу такой театр, впервые наблюдал подобное несколько лет назад в Польше. Красивые, потому что живут духовной жизнью, ведь после тридцати лет человек сам отвечает за свое лицо».

Татьяна ДУДНИК
«Челябинск-Арт»