1.jpg

Среди зеркал - В. Казаков Незаживающий рай

Наталия СВИЩЁВА

СРЕДИ ЗЕРКАЛ

 

Большая вселенная в люльке
 У маленькой вечности спит.

...Язык пространства, сжатого до точки.

О. МАНДЕЛЬШТАМ

Пространство прозы Владимира Казакова — «звёздное». Это не фантастика. Это книги с очень странными названиями — «Багатор», «Табано», «Бауенц» и очень понятными названиями — «Объёмы», «Теория монолога», «Наклон», хотя из этого не следует, что они трактуют проблемы физики или сценического искусства. Созданные автором (1938—1988 гг.) до 1975 года, они также не имеют никакого прямого отношения к московской общесоветской реальности тех лет. Но имеют самое прямое отношение к вопросам, которые задаёт себе человек во все времена. Что есть жизнь? Что есть смерть? Что есть вечность? Что есть (и есть ли?) бессмертие?
Если бы мы могли прочитать роман «От головы до звёзд» тогда, когда он был написан, в 1973 году, — мы бы его в большинстве своём не поняли или не приняли. Даже и сегодня, когда подлинный литературный процесс тех лет стал более или менее ясен, когда, кажется, уже не осталось неизвестных имён и сочинений и мы можем, хотя бы приблизительно, определить им место в этом процессе, слово Казакова остается тайной, чудом, загадкой. Опередил ли он своё время или, напротив, ему следовало родиться раньше, чтобы его собеседниками стали Чехов и Андрей Белый? Вопрос для академической истории литературы, хотя имена собеседников выбраны не случайно. Явление его романа «От головы до звёзд» столь же необъяснимо и неожиданно, как было бы необъяснимо и неожиданно явление «Джоконды» столетием раньше, а «Евгения Онегина» столетием позже, как раз к началу партийных чисток. Но ведь «Джоконда» была чудом и в 1503-м, а «Евгений Онегин» — величайшей тайной и в 1833-м.
Владимир Казаков — это такая литература, которую не с чем сравнить. Ни с традиционной, классической манерой мастеров старшего поколения, ни с андеграундом, которому он по возрасту мог принадлежать. Путь писателя — неисповедим, как неисповедимы пути Господни и Искусства. Но проза его — исповедальна.
«Я уверен, что времён существует одновременно огромное множество, и каждое время выбирает». Что и кого? Творца-художника? Творца-читателя? Или каждое время выбирает себе время? Но что такое время? Бой часов? Бег секундной стрелки? Мгновения, сливающиеся в вечность, или протяжённость и самоценность каждого мгновения?
В прозе Казакова есть герои, которых читатель постепенно начинает узнавать, к которым привыкает и вдруг теряет их из виду, отражённых во множестве зеркал, оконных стёкол и мокрых булыжников мостовых, а потом они снова возвращаются к нему странными незнакомцами, чей облик смутно напоминает что-то, заставляя вновь и вновь перечитывать уже прочитанные страницы. Есть у него сквозные темы, проходящие через каждую главу, через каждый диалог. Но то, что привычно для нас в романном жанре — фабула, сюжет, — здесь несущественно. Ведь в жизни всех людей повторяется один неизбежный сюжет — осознание себя, любовь, творчество и смерть. Различия — частны, и столь ли они важны, как это кажется каждому из нас, переживающему прежде всего собственную жизнь. Казаков заставляет нас переживать исповедь другой души как собственную и обнаружить в самих себе потребность жить в «звёздных пространствах».
В его прозе время сливается в спираль, разворачивающуюся одновременно в пространстве и на плоскости. Мимолётность и вечность сопрягаются, между ними нет преграды. Вечность-мгновение. Пространство, сжатое до точки и расширяющееся, подобно Вселенной: внешнее и внутреннее — души и чугунного кружева перил, ночных фонарей, зеркал, удваивающих, утраивающих и крадущих мгновения, мысли, образы. Пространство — вчерашнее, сегодняшнее и завтрашнее, но уже не бывшее. Один шаг — преодоление бесконечности. От голубого прозрачного окна на каменные ступени и в сумрак, хромой от дождя, а потом и с железной крыши на сверкающую лестницу мгновений, поднимающуюся в небо.
Я уже почти цитирую. Цитатой и закончу: «Это было время невидимых мостов, время воздуха и пространства. Никто не отзывался ни на одно из имён. Все, что могло, скрывалось за горизонтом. Только небо и крыши, сверкая железом, медленно преграждали путь от головы до звёзд».

(«Саратов», 10 декабря 1994 года)